В книжном магазине «Все свои» выступил редактор журнала Павел Пугачёв. Корреспондент ИА «Эхо СЕВЕРА» пообщался с профи в уютном кафе после его встречи с публикой (кстати, аудитория собралась более чем приличная — в магазине было не меньше сотни юношей и девушек).
Оказалось, что Павел — уроженец Архангельска, провёл здесь первые три года жизни, но потом переехал в Челябинск, а сейчас живёт в Петербурге. Из разговора, приведённого ниже, может сложиться прекрасный портрет одухотворённого и умного человека, каких в столицу Поморья завозят крайне редко.
***
— Как у вас сложились взаимоотношения с кино? Когда эта страсть началась?
— Меня с детства садили перед телевизором со стопкой кассет, и я их смотрел. А если серьёзно сказать, то я не суперсоциальный человек. У меня были проблемы с социализацией, с общением с людьми, а кино для меня стало окошком в окружающий мир. Через фильмы я пытался узнавать, как общаться со сверстниками, с девушками, со старшими, с младшими, — короче, со всеми. Узнавал, как быть мужчиной, как взрослеть и прочее…
Со временем кино начало восприниматься не как инструкция к действию, а как какие-то ролевые модели, какие-то варианты самоидентификации. Потом уже начал понимать, что просмотр кино не только психологией исчерпывается. Самое интересное в кино — это то, как оно показывает жизнь другими глазами, чужой оптикой. Ты можешь, не отрывая глаз от монитора, прожить чью-то жизнь. Всё это меня интересовало. К тому же я мыслю визуально. У меня постоянно какие-то образы в голове… Для меня любая встреча, любые отношения представляются в формате фильма: куда здесь можно поставить свет, как это можно смонтировать, какая это будет оптика и так далее.
— Как складывался ваш творческий путь после этого юношеского этапа?
— Мне всегда хотелось снимать кино, чем я даже немного занимался в Челябинске, сняв пару трогательных плохих короткометражек. Но я поступил на киноведение, а не на режиссуру. В Петербург. Благодаря этому я научился читать сам себя, сам себя редактировать, понимать кино лучше. Как механику, как язык.
Хотя я и не сторонник такого детального, скальпельного анализа фильмов по кадрам-кусочкам, где всё объясняется движением камеры или чем-то ещё таким. Но и так анализировать кино тоже умею. Однако со временем я понял, что в кино нет никаких правильных ответов. Есть только разные неправильные. Любой фильм может смотреть по-разному, никакому мнению тут доверять нельзя как истине в последней инстанции.
— А как и зачем начали писать про кино?
— В 15-16 лет мне провели Интернет. У меня был жутко невротичный период. Я сразу же зарегистрировался на «Кинопоиске», нашёл каких-то единомышленников и просто смотрел всё подряд — вот эти вот жуткие «топ-250 фильмов, которые надо посмотреть молодым», «самые шокирующие фильмы в истории» и всё такое. Бывало, что я в день смотрел по 5 фильмов. Летние каникулы я проводил не выходя из комнаты. И вот смотришь всё это — и сразу же невротично пытаешься всё описать в рецензии, выразить все свои сумбурные впечатления. И туда же загружаешь, на «Кинопоиск». И написание рецензий для меня было в том числе способом найти компанию, единомышленников каких-либо.
На 3 курсе университета, в 22 года, я с моим другом Пашкой Мальцевым открыл собственный журнал. Мы с ним познакомились как раз на этих интернетных киноманских форумах несколькими годами ранее. Я был редактором в журнале — что-то заказывал, правил, верстал.
Мы продержались три года. У нас только «ВКонтакте» было 4 тысячи подписчиков, причём «живых», активных. Это для молодого киножурнала очень достойно. На третьем году существования нашего журнала я устроился в «Сеанс». Редактор журнала Василий Степанов и Пашку туда позвал работать, а Пашка уже меня — вести соцсети и всё такое. Потихоньку стал редактором.
— А насколько реально попасть на работу в «Сеанс» человеку без связей?
— На самом деле очень сложно. Мы находим кого-то в штат, только если нам кто-то очень нужен на замену. А так у нас всего 9 человек в редакции.
Фото со страницы «ВК» Екатерины Тенетовой.— Как можно стать автором журнала «Сеанс»?
— Когда выходит какой-то фильм, я думаю, кому бы поручить написание текста. Выбор делается исходя из профессионализма автора, его способности услышать критику. Важно, чтобы автор нам соответствовал эстетически и в целом умел интересно писать, не затягивая сроки. Мы не закрытые, но осторожные. Не хочется, чтоб авторы не оправдывали ожиданий журнала, поэтому мы не берём кого угодно.
— Люди, которые пишут рецензии на кино, живут полуголодной жизнью?
— Кто как. У всех есть обычно сторонние заработки. А чисто на рецензиях жить новичку нельзя никак. Нужно зарекомендовать себя и устроиться на постоянную работу в какой-то журнал, либо это кураторская работа с кино, либо «фестивальная мафия», где куча денег непонятно за что и кому… Либо организовывать показы. Если писать только в «Сеанс» — тогда будет голодная жизнь. Нужно ещё где-то что-то делать. Наши авторы обычно работают в разных сторонних местах.
— А какая впша рецензия для вас наиболее важная?
— Я, бывает, перечитываю себя и удивляюсь собственной проницательности. Мой любимый современный русский режиссёр — Виталий Суслин. Он учился во ВГИКе, потом вернулся в Воронежскую область, на малую родину, и снимает по фильму в год. Это обманчиво простое кино, при этом зацикленное на поэзии. У него был фильм «Папье-маше». Я быстренько о нём написал в 20-21 годах, а когда перечитал недавно — вижу, что у меня тогда получилась не колонка, а предсказание сценария России на сей день. Ещё важной своей работой я считаю «Большой портрет Дэвида Финчера». Я над этим текстом очень долго сидел.
— Перейдём к блицу. Назовите самую удивительную вещь, которая могла быть выражена только через кино и которую вы видели в кино.
— Я бы назвал фильм «Акт убийства» Джошуа Оппенгеймера. Это документалка. То, что меня в ней поразило: это обличающее кино, где герои сами себя обличают. Это история про Индонезию. В ней были какие-то страшнейшие репрессии — физически были уничтожены все коммунисты, целыми семьями, деревнями.
Люди, которые это учиняли, до сих пор там у власти. При этом у них налажена торговля с западом, к ним приезжали экономисты из Гарварда и всё такое. То есть они влились в общемировую экономику, и весь мир закрыл глаза на ужасы, которые эти люди сделали. Теперь это «развивающаяся страна». И там есть люди, которые спокойно могут сказать на камеру: «Ну да, мы вешали на столбах сотнями».
У Оппенгеймера родственники из Индонезии, поэтому он и увлечён этой темой. И вот что он делает: он приходит с камерой к этим убийцам и предлагает им самим про себя снять фильм. И эти люди показывают в кадре то, как они сами себя видят — такими гангстерами в белых шляпах, с перстнями и пушками… Они спокойно рассказывают: «Ну сняли мы тому-то кожу с пяток и отправили побегать». А режиссёр в это время снимает процесс их съёмок, но воздерживается от оценок. Это кино, которое не рассказывает, а являет. Это чистый взгляд.
— Годар говорил, что кино — это правда 24 кадра в секунду. А для вас?
— Кино — это взгляд фигуры Чужого.
— Чужого? Может, лучше сказать Другого или Ближнего?
— Любого. Кино — это взгляд, который либо становится, либо не становится твоим. И высказыванию Годара нельзя верить, его цитаты нужно делить на 2, а то и на 24. Его нельзя воспринимать буквально. В его цитате акцент поставлен не на «правду», а на «кадры».
Кино — это в любом случае операция над зрением, обман. Это и фальшь, и правда, и идеология, и чистая эстетика одновременно. Этим оно и интересно — парадоксальностью. Ты видишь в кино живого человека, который уже как бы мёртв. Мы смотрим на уже мёртвых или постаревших людей, на города, которые перестали быть прежними, на придуманные миры…
— Где сейчас в России обитает настоящее кино?
— В головах (смеётся). На самом деле, будущее кино — это пустота. Это и сущностный кризис кино как такового — как языка, как оптики. И кризис буквальный — нехватка средств, техники для создания кино, отъезд многих деятелей. Никто не знает, что будет с кино в России в принципе.
Если говорить про кино как про язык — тут есть такая проблема: в советское время, при всей моей нелюбви к советскому проекту, был внятный общекультурный нарратив. Кто-то ему противился, кто-то плыл по течению, кто-то оставался на обочине, и из этого всего вытекали интереснейшие опыты, в том числе в кино. После распада советской империи никакого нарратива, общего для всех, не появилось. Есть какие-то унылые наработки — военно-патриотическое кино, комедии…
— Это нарратив «нормальности». Серости. Понятные эмоции для понятливых людей.
— Да. И это актуально не только для России. Сейчас все производят «норм-контент» вместо кино. Нужно развивать индустрию, но нужны и гении новые.
— Какой фильм вам напомнила наша беседа, как бы вы её сняли?
— Что-то наподобие «Китаянки» Годара.
