«Художники живут, следуя традициям,
и для каждого из нас важно пересмотреть язык…
Картина не предмет чувственного восприятия.
Это попытка захвата власти природы без ожидания,
что она поможет полезными советами.
Ван Гог был первым, кто нашел ключ к этому».
Пикассо
1888 год. Франция. Импрессионизм давно победил, но ненадолго. Настало уже время другого искусства — постимпрессионизма. Ван Гог — в центре движения, вслед за Сезаном, Гогеном, Сера и Тулуз-Лотреком. Ван Гог, несмотря на то, что получает от брата Тео ежемесячно по 150 франков, из этой братии самый нищий.
Устав от дороговизны и суетности Парижа, Ван Гог уезжает в Прованс, где намерен создать коммуну для художников. Он останавливается в Арле, встретившем его неприветливо. Винсент здесь «парижанин», чужак, человек странный и странной профессии. Странность во всем: кого не удивит человек, который иногда ест масляные краски и может запросто выпить стакан керосина?
Ван Гог живет в доме, названном им Желтым домом, и бешено работает. В Арле он пишет каждый день по картине, утверждая, что чем быстрее пишет ее, картину, тем она удачнее. Действительно, холсты рождаются молниеносно и «каждый новый убивает предыдущий своим цветом».
Цвет вопит с его полотен, форма деформирована и необычайно выразительна. Он, как всегда, отстаивает свое право художника на преувеличение, на невиданную экспрессию формы и цвета, на «колористический произвол». Желтый цвет, цвет солнца, горит в его холстах. Иногда, «чтобы добиться высокой желтой ноты», он взбадривает себя абсентом, а иногда и знакомой проституткой Габи.
Но это редко: все деньги идут на холсты и краски, временами Ван Гогу приходится есть только хлеб и кофе. Он, конечно же, разрушает себя (сифилис, припадки безумия!), но умудряется при этом работать как никогда. Работа, работа, работа…
«В сущности я такой же рабочий», — говорит он. Его должны спасти друзья, общение с ними, во всяком случае, он надеется на это. Винсент ждет Гогена и Бернара. К приезду Гогена он решил написать двенадцать холстов с подсолнухами и декорировать ими комнату друга. В 1888 году он пишет четыре и еще три в 1889.
В его подсолнухах все: и поклонение форме и цвету, и поклонение идеалу, благодаря чему композиции их уравновешены и, что странно для Ван Гога, классицистичны. Он ждет Гогена, он помнит слова Гогена «ищите не контрастов, а гармонии» и пытается с ним согласиться.
Наконец, приезжает и сам Гоген. Ван Гог в восторге. Гогену же Арль не нравится. Зато нравятся подсолнухи Ван Гога. Он знает, что влияет на Ван Гога, смягчая его дикое «барокко» собственным гогеновским «классицизмом».
Для Ван Гога Гоген не только друг и соратник, но еще и учитель. Гоген — теоретик, он уже подмял под свой «клуазонизм» Бернара. Так же пытается поступить и с Ван Гогом. Тот слушает и терпит, но часто взрывается. Они совершенно разные, и оба — гении. Оба пишут друг друга. Гоген пишет Ван Гога работающим над «Подсолнухами». Прекрасный и точный холст.
«Да, это я, только впавший в безумие», — говорит Винсент.
Гоген знает, что пишет. Атмосфера в южной мастерской накаляется до предела, что и завершается так называемым «отрезанным ухом Ван Гога». Как он лишился мочки уха, не знает никто. Ссора с Гогеном ставит точку на проекте Южной мастерской. Ван Гог не способен ни с кем ужиться. Он слишком другой. Его судьба — одиночество, его дело — живопись.
Вслед за Гогеном, он разрывает отношения и с Эмилем Бернаром, возмущенный их общей с Гогеном оторванной от жизни эстетикой.
«Я считал абстракционизм интересным методом, но я заблуждался… Пиши свой сад таким, какой он есть».
«Какой он есть» — это, конечно же, сильно сказано (взгляните на «Красные виноградники в Арле», да и на любой из «садов» Ван Гога!).
Он немыслимо повышает тонус цвета (нам никогда не увидеть этого, так как его желтого больше нет — он потускнел, так как Ван Гог покупал краски у старика Танги, и краски, разумеется, самые дешевые!)
Он все перевирает: и цвет и форму. Его страшно волнуют эти возможности «измененной» формы и «измененного», дикого цвета. И «все это ради лжи, которая более правдива, чем сама правда». Ван Гог переделывает мир.
«О господе боге нельзя судить по тому, как создан здешний мир, — это черновой набросок, да к тому же неудачный», — твердит Винсент. Он, конечно же, прав, но миру эта правда не нравится.
Ван Гог проживет еще год и покончит с собой в 1890-м. Он так и умрет «проклятым художником» в свои 37 лет, всего десять лет из которых он отдал живописи. Десять лет одержимого пламенеющего вангоговского «барокко», которое откроет дверь «диким» (Матисс, Дерен, Вламинк…) и экспрессионизму.
«Все мы вышли из «вангоговских подсолнухов» в том смысле, что цветовой накал его полотен, грубо-упрощенный, нервный рисунок и гуманистический человеколюбивый пафос остались в каждом из нас. Или почти в каждом (впрочем, для многих важнее то, что «Подсолнухи» фантастически дороги и уже в 1987 году куплены были японцами за 40 млн. долларов!)
Один из самых великих художников Нового времени явил нам пример бескомпромиссной преданности искусству. Неистового служения ему.
«Искусство здравомыслящих затмится искусством неистовых!» — произнес когда-то Платон. Сказал впрок. Оказалось, сказал о Ван Гоге, и точнее не скажешь.
Проект «Подсолнухи для Ван Гога».
Я писал подсолнухи (пусть будет «подсолнухи для Ван Гога») и в 20 лет, и в 30, и в 40, и далее… Я, конечно, всегда понимал, что подсолнухи — это Ван Гог.
Ван Гог много чего писал, он был дико продуктивен, но почему-то только подсолнухи — это Ван Гог. Я, разумеется, внутренне был против этой монополии на солнечный цветок, даже монополии Ван Гога. Подсолнухи меня интересовали, манили, трогали. Всегда.
Я рано понял: они человекоподобны, как никакой другой цветок. Это знал Ван Гог. Знаю теперь и я. Когда цветок следит за солнцем, он вращает своей головой и как-то сразу очеловечивается. Психологизм подсолнуха очевиден. Вслед за Ван Гогом это знали и Климт, и Шиле, и целые полки художников Нового времени.
Я продолжал писать подсолнухи, и когда в моей мастерской собралась целая толпа подсолнухов (сотня!), я решился их подарить Ван Гогу. А кому еще? Что еще? Неужели сотня подсолнухов хуже «миллиона алых роз» (написал, и чуть не стошнило — надо же, слово «миллион» какое пошлое, пусть даже у Вознесенского).
Ван Гог застрелил себя 130 лет назад. Думаю, арт-проект «Подсолнухи для Ван Гога» соберет не менее 130 «подсолнухов», дабы почтить великого художника.
Кому-то этот проект может показаться странным. «Что он Гекубе, что ему Гекуба?». Где Ван Гог и где Архангельск? Какое дело нам, северянам, до этого? Мне показалось, что дело есть. Причем всегда казалось!
Я даже уверен, что все художники связаны одной бечевкой, то есть бечевой, как «Бурлаки на Волге» у еще одного прекрасного художника. Нам есть дело до Ван Гога, до его «подсолнухов» и до 130-летия его смерти. И много еще до чего…
Дмитрий Трубин